● Риша Бейкер – единственный ребенок у двух землян, осевших после путешествий по нескольким системам на Омеге. Джуно и Хосеа Бейкер прошли долгий путь с родной Земли до Гозу-дистрикта Омеги, его буквального дна и самого бедного района, но в их семье не было принято говорить об истории, да и о чем-либо. К тому времени, как у Бейкеров появилась Риша, они стали чрезвычайно закрытыми людьми, которых двигали в жизни только религия и наркотики, и смазанные, серые пятна дней между.
● Психологически Риша почти полностью сформировалась в менталитете второго поколения первой волны колонизаторов. Родившись вдали от Земли, она не имела чувства общности к родному миру людей, и ее детство проходило в замкнутом пространстве между характеров отца и матери. С этой клаустрофобией она справлялась многочисленными побегами из дома, которые каждый раз длились все дольше и дольше – осознав, что не имеет с родителями ничего общего, кроме фамилии, Риша предпочла слиться с толпой детей, выросших на Омеге, и переняла их повадки, их говор, их манеру поведения. В то время как на Земле такие дети, как она, имели счастливое детство и понимание, Риша росла как сорняк – не на своей почве, но сделав ее своей, среди незнакомых растений, но выработав все необходимые способы самозащиты.
● Главным способом самозащиты для нее было сокрытие того, что она – девушка. На Земле таких девушек как она называли “трансгендерами” – к 22 веку наука о человеке достигла логического развития, в котором понимание о различиях между полов отличалось от того, как к этому относились люди 21 века. Разделение перестало проходить по линии одних лишь внешних различий, и человек, рожденный с женским самоощущением имел доступ к подходящему воспитанию, желаемым изменениям во внешности (потребность в которых так же постепенно отпала, и если в 21 веке в мире доминировали противоположные внешние признаки для мужчин и женщин, то в 22 веке люди стали выглядеть гораздо более свободно и разнообразно) и любой професии и жизненному пути. Для совершенно иного мира колоний, в которых социальное устройство во многом регрессировало до уровня социального устройства на Земле 19-20 веков, где привилегия возможности самопознания была лишь у богатых, а обычные люди возделывали землю и работали на производстве или добыче полезных веществ в шахтах и ригах (только теперь вместо угля копали палладий, а вместо нефти добывали Изо), такой человек, как Риша, воспринимался как необычный и даже опасный. И скрыв свою женскую сущность, Риша стала первой среди задир, примером для других мальчишек и заводилой местных детских банд, до тех пор, пока не встретила своего первого близкого друга, Соро Виллигримма. Их знакомство началось с потасовки, в которой Соро решил сбить с Риши спесь – кто знает, как сложилась бы ее жизнь, если Соро одним точным ударом в лицо не избавил ее от желания быть первой среди мальчишек, но когда она неожиданно для себя расплакалась, лежа на пыльной земле, Виллигримм мгновенно раскусил ее маскарад. Ты девчонка, в замешательстве сказал он ей, схватил за руку, и на этом началась новая история Риши.
● Когда-то давно родители придумали для нее жизнь, с которой она не хотела иметь ничего общего – фанатичная релиогиозность матери, участие отца в теневых делах группировок, которые заменяли Омеге местное самоуправление – даже имя они ей дали другое. Она не могла вспомнить точных деталей того, кто дал ей имя Риша. Возможно, она придумала его сама, возможно, ей в этом помог ее “ангел” – так она называла женщину, которую она помнила из колонии, которая была к ней добра и обращалась с ней как с девочкой. Наверное, она была с Земли, но она не уехала с ними на Омегу – Риша вообще очень плохо помнила, что случилось в детстве и что случилось с родителями, но спросить было так же невозможно, как попытаться себе представить земной рассвет на Омеге, где не было смены дня и ночи, была только сизая дымка нижних уровней и яркий неон поверхности. Наверное, это было не так важно, потому что теперь ей было, с кем поделиться своим именем. Это стало началом крепкой дружбы, их секретом и той причиной, почему Риша была готова порвать за Соро любого, кто проявлял к нему малейшее внимание. Как любой ребенок, который впервые получил что-то хорошее, Риша дружила с Соро неумело, чаще пуская в ход зубы и когти, чем добрые слова, но она была ему верна, и никогда не отступилась бы от него, а поводов он давал предостаточно.
● Глядя на родителей, которые, казалось, уже никуда в жизни не стремились, и не собирались выбираться из Гозу-дистрикта с его многоуровневыми “ульями” – постройками, состоящими из боксов-клеток, самым дешевым жильем на Омеге, где один из боксов гордо носил на себе крепкий дверной замок и фамилию “Бейкер”, Риша испытывала море боли и гнева, но не могла с ними ничего поделать, и вместо этого переносила все свои страхи на Соро. Он все время пропадал и появлялся только когда захотел, якшался с группировками, как и ее отец – Риша знала про его семью так же мало, как он знал про ее (хотя про ее мать знали многие – она была одной из самых популярных местных проповедников, и ее часто можно было увидеть с толпой последователей, выкрикивающей лозунги за объединение человечества против инопланетной угрозы, о приближении Судного дня, предзнаменованием которого было открытие Ретранслятора Харон). Риша знала, к чему это ведет, и когда Виллигримм сначала подсел на наркотики, а потом вступил в одну из банд, она была готова его убить, что показывала больше не словом, а делом. Она вообще была не из красноречивых. Но он все равно был ее другом, и она не могла никуда идти – идти было некуда. Где-то в глубине души Риша все еще была маленьким ребенком, который не знал, куда податься, и если бы Соро не помог ей устроиться в местную мастерскую, то никто бы никогда не узнал, что она обращается с инструментроном как будто он родной, и может интуитивно починить почти любой сломавшийся механизм, будто бы заранее зная, где находится сломавшаяся часть. Как и у многих детей, выросших в постоянном стрессе, у Риши развилась сверхъестественная способность распознавать неполадки в системе – и сгоревшая микросхема внутри дрона для нее была так же очевидна, как тень на лице матери перед тем, как у нее начинался очередной приступ, и нужно было срочно делать ноги и искать себе другой ночлег. Она не смогла бы это объяснить даже если бы выучила словарь наизусть, но ее руки сами знали, что делать. В 14 она угнала свой первый аэрокар, а в 16 самостоятельно сделала дрона из старых запчастей, которые ей дал Джо для того, чтобы он был второй парой “рук” в мастерской но на самом деле, чтобы веселить Соро голограммами с его лицом и веселить его голосом, который она запрограммировала так, что он был неотличимым от голоса ее друга. Они с Ришей были двумя невидимыми детьми – и напомнить о существовании друг друга другому могли только они. Соро смеялся до слез, и это было главное. Риша не знала, как сделать приятное по-другому, но, кажется, этого было достаточно.
● Может быть, она бы всю жизнь так провела на Омеге, скрываясь под чужим именем и никому не сказав свое настоящее, выбранное самостоятельно, помогая Джо в мастерской и исследуя заброшенные и темные уголки Омеги с Виллигриммом, если бы с ним не случилось несчастье. Конфликты группировок на Омеге были чем-то абсолютно повседневным, и Риша и Соро выросли под звуки постоянной стрельбы, и возможно именно эта привычка не позволила Рише, обычно чувствующей опасность за версту своим шестым чувством, предугадать, что случится взрыв, и упадет здание, и ее друг исчезнет. Соро был, и Соро не стало, как будто его и не было. Они же были невидимыми – их не было в системе. Увидеть друг друга могли только они сами. Чумазая и обезумевшая от страха, Риша судорожно программировала своего дрона под крики людей и снопы искр, летающие в воздухе – найди Соро. У Риши было его лицо, пара детских фотографий, где они кривлялись и занимались бог знает чем, известным только уличным детям, и звук его голоса – может быть, этого будет достаточно? Дрон летал над обломками здания целую неделю; к тому времени пожары уже потухли, и всех, кого искали, нашли. Не нашел.
● Как оказалось, больше Ришу ничто не держало на Омеге. Когда-то давно они пообещали друг другу, что выберутся оттуда к чертям, но Риша всегда представляла себе, что Соро придумает куда, и она последует за ним. Теперь она себя ненавидела за эту слабость, и могла целями днями не питаться ничем, кроме этой ненависти к себе. Не найдя, куда ее выплеснуть, она подставилась под горячую руку матери, и та, всмотревшись в Ришу, которая за эти годы успела отрастить волосы и забыть о том, что мать видит ее совсем другой, отреклась от нее. В этой же ссоре Риша узнала о том, кем мать и отец были до того, как попали на Омегу. Но она никому об этом не сказала, и предпочла об этом много не думать. Она взломала сеть списков населения Омеги, изменила свое имя на “Риша” и перестала быть невидимкой ровно настолько, чтобы украсть достаточно денег на билет и сесть на ближайший транзит до станции Арктур.
● Ей с самого детства нравились космические корабли, но больше всего на свете она боялась летать. Когда она впервые угнала с Соро аэрокар, она чуть не убила их обоих от того, что у нее перед глазами стали плясать красные пятна и она стала терять дыхание от страха – сколько он потом ни пытался узнать, что случилось, она сама не могла понять, почему. Наверное, что-то из детства – но о детстве Риша никогда не говорила. Почему эта девчонка в 18 лет решила, что готова стать пилотом Альянса – известно только богам, но она провалилась на самых начальных испытаниях, и не провела на Арктуре и месяца. Ей снова предстояло скитаться по системам без цели, кроме желания оказаться где угодно, только не здесь, но ее спасла реклама в транзитном пункте – вырощенная среди неоновых объявлений Омеги, Риша в глубине души обожала разноцветные огни и ту роскошь, которую рекламировали красавицы на экранах. Пускай она была широкоплечей и высокой, и ничем не была похожа на девушку с экрана, ничто не мешало ей мечтать стать такой же. Свет рекламы обещал новую жизнь на Цитадели, где у всех были равные возможности, и каждый мог заставить свою мечту исполниться. Как человек без мечты и без цели, Риша решила полететь на Цитадель просто потому, что больше лететь было некуда, и девушка на экране обещала лучшую жизнь. Большей ей слушать было некого, поэтому Риша послушалась. Это детское и бесцельное желание уберегло ее от того, чтобы потеряться окончательно, и после нескольких месяцев поиска работы и ночлега, которые она едва помнила, ей все-таки удалось создать на Цитадели что-то на подобии дома.
● Цитадель была незнакома ей всем. Она была полной противоположностью Омеги, даже самые бедные ее кварталы ничем не были похожи на Гозу-дистрикт. Рише было не с чем сравнить впервые в жизни увиденные деревья, которые вызывали у нее чувство нерационального ужаса, и пускай и искусственный, но яркий солнечный свет. Со временем Риша позволила себе к этому привыкнуть. Ей приходилось работать на нескольких работах – ее взяли подмастерьем в центр разработок инструментронов “Эргма Омниворкс”, и еще она подрабатывала инженером шаттлов на одном из торговых космопортов Цитадели. Времени хватало только на то, чтобы прийти с работы домой и заснуть, но зато теперь у нее был дом. Ее давние мечты о том, чтобы завести кошку (на Омеге было нельзя, потому что это было опасно и для тебя – питомцы были только у богатых, а там, где она выросла, ненавидели богатых, и для кошки – там, где она выросла, кошки были не питомцами, а ужином для всей семьи) немного утихали по мере того, как ее дроны становились менее похожими на левитирующую на магнитной подушке груду металлолома и она создала себе настоящего помощника с настоящим изо-двигателем и ВИ, и назвала ее Эйт – ее восьмой дрон, и первый, который отзывался на свое имя. Она даже сделала ей сверху панель, касаясь которой, можно было ее “погладить”. Если бы Эйт была настоящей, то она бы, наверное, ее любила. Так себе замена другу, но в тесной квартирке уже было не так одиноко. Иногда, когда у Риши был редкий выходной, она позволяла себе выйти из квартирки на свежий воздух и засматриваться на рекламы, где уже знакомые красавицы рекламировали лучшую жизнь. Иногда, когда Рише удавалось накопить (с воровством она старалась завязывать) немного лишних кредитов, она даже позволяла себе в ней участвовать. Купила платье. Стала иногда выбираться в бары. Иногда она даже могла проспать всю ночь, ни разу не проснувшись с красными пятнами перед глазами. Она даже нашла церковь, в которой молились нескольким древним человеческим богам, и не смогла удержаться и стащила оттуда одну статуэтку – потом через инструментрон она узнала, что на Земле эту богиню называли Артемида. Покровительница охотников. Местная группировка, которых на Цитадели оказалось немало, потом взорвала эту церковь во время одного из протестов, но статуэтка осталась невредима в груде одежды на полу квартирки Бейкер. Иногда, когда Риша не могла убежать от воспоминаний о прошлой жизни, и страхи загоняли ее в угол, она брала эту статуэтку на колени и училась молиться. Это было меньше похоже на то, чем занималась мать, и больше похоже на то, как она когда-то давно общалась с “ангелом” в колонии, или как к ней взывали “ангелы” с сияющих экранов. Только Риша решила, что ангелы ей больше не нужны. Она попробует справиться сама, и если станет совсем страшно, то попросит статуэтку о том, чтобы та придала ей сил. Может быть, это сработает.

2168

После двух лет побега, большую часть которых они провели в грузовых отсеках межсистемных фрейтеров – три прижавшиеся друг к другу фигурки в перенаселенной шумной темноте среди исполинских контейнеров - Бейкеры оказались на Омеге.
Баюкая обмороженные места и кутаясь в несколько слоев вонючих засаленных одеял, которые охранники порта у них не смогли отнять даже под угрозой насильного возвращения на их последний транспорт (рефрижераторное судно, украденное с Новерии пиратами, которые впустили семью за их последние кредиты), они сошли с корабля.
Допрос в пункте приема беженцев и новоприбывших был на удивление безразличным. Основное внимание на границе уделялось наличию болезней и последующей дезинфекции, во время которой к облегчению пограничников одеяла были обменяны на чистую одежду и в последствие сожжены вместе с волосами. Больше у них ничего не было, кроме книги, которую Джуно не хотела отдавать, когда пограничники настаивали на обработке (сожжении) всех зараженных вещей, но инцидента удалось избежать. Они были слишком слабы, чтобы сопротивляться, и у пограничников оказались дротики с транквилизаторами; остаток дня отец нес мать на руках.
Омега принимала новоприбывших без каких-либо документов и не обещала взамен ни работы, ни гражданства, ни даже временного ночлега. Первый день они ночевали под магистралью недалеко от космопорта, и на следующий день проснулись без курток. Предполагалось, что либо они найдут себе место сами, либо исчезнут; большинство исчезало. Но всего через пару месяцев Бейкеры освоились.
Гозу-дистрикт, самый нижний уровень астероида Омеги и его фактическое и буквальное дно, было местом, откуда люди не происходили, а только стремились наружу, и возможно именно поэтому там нашлось место для бывших колонистов.
Их домом стал боксовый комплекс неподалеку от Омега-Клиники, где Джуно нашла работу в качестве медсестры, а Хосеа – временное место охранника склада. Боксы (которые местные называли “клетками”, а их комплексы - “ульем”) были самым дешевым видом жилья на Омеге – многоэтажные строения, сделанные из многих сотен рядов и этажей жилых боксов, вмещающих в себя кровать и три стены (сделанные из чего придется, порой – из украденнных решеток и сетки), где твой пол был чужим потолком, и единственное, чем можно было украсить свой бокс – это хорошим замком на двери, который не позволит другому вселиться в твой дом, пока ты на работе. Домой Бейкеры приходили только для того, чтобы спать – большую часть времени родители проводили на работе, а их дочь – во дворе перед их комплексом среди местных детей, но чаще всего в исследовании того, насколько далеко можно уйти от Гозу-дистрикта за день, чтобы успеть вернуться домой к отбою.
Первое время родители пытались найти дочери занятие в клинике, но там она постоянно попадала в неприятности, таская с медицинских станций блестящие предметы, которые врачи затем не находили в нужную минуту, или вступая в передряги с пациентами-ксеносами. 
К тому времени, как они прибыли на Омегу, младшая Бейкер видела тех, кого некоторые люди, включая ее родителей называли “инопланетянами” (хотя Джуно обычно находила для них более красочные определения – “змии”, “демоны”), только по телевизору в новостях, а затем – на тех кораблях, на которых они путешествовали в поиске нового дома. Родители никогда не давали ей заговаривать с ними, и все представление девочки о ксеносах (как их именовали в межгалактическом сообществе, и тем более на Омеге, которую основали именно они) сводилось к тому, как их ненавидела мать, и к тому, как отец грозил убить каждого из них, кто подходил к их ребенку. Во фрейтерах они подходили только для того, чтобы попросить воды или еды, а ближе к концу таких путешествий, маленькие, как она, или беззащитные путешественники сами становились едой. В клинике же родители были слишком заняты, чтобы ограничивать общение дочери с представителями внеземных рас, и она впервые познакомилась к ксеносом-саларианцем, или, как она назвала его, лягушка-три пальца. 
Это был ксенос-наемник – большинство пациентов клиники были рабочими или наемниками одной из местных группировок, которые управляли делами дистрикта, – и на стычке с другой группировкой ему прострелили плечо (или то, что было у него похоже на плечо – несмотря на сходство двуруких, двуногих и прямостоящих саларианцев с людьми, девочка не была до конца уверена в схожести их анатомии с человеческой) и отрубили левую руку (то, что почти наверняка было его левой рукой) по предплечье (?).
Ради первой свободной возможности познакомиться с ксеносом девочка отвлеклась от телевизора под потолком зала, который до этого был ее единственным спасением от скуки. Саларианец находился в полубессознательном состоянии и капал зеленоватой кровью из плохо перевязанных ран на грязный пол. Пользуясь его забытьем, девочка рассматривала его рожки и его огромные глаза, которые он пытался держать открытыми, фокусируясь на пестрых картинках в экране, но затем сдавался и опускал голову. Но больше всего ее внимание привлек его бронированный костюм, а точнее, огоньки на нем.
Никто не заметил того, как девочка нажала на пару кнопок на его груди до тех пор, пока очередная кнопка не оказалось герметизирующей (или разгерметизирующей - тогда увлечение девочки техникой было лишь на зачаточной, пускай и крайне активной стадии). Из резко сомкнувшихся прорезиненных сочленений пошли свистящие струйки горячего дыма, и ксенос завопил на межгалактическом языке, пытаясь схватить человеческого ребенка, но не дотягиваясь из-за того, что костюм, пытающийся вернуться в сложенную форму, находясь на владельце, прижимал его конечности к телу.
Так она впервые в жизни оказалась полностью свободна, и вольна исследовать Омегу в свое удовольствие, которое ограничивалось разве что пульсирующей болью в виске, куда приземлилась пощечина матери, и ссадинами там, куда дотянулись ее руки до того, как Джуно остановил охранник.
Потирая голову, девочка вышла из клиники, мысленно перечисляя все ругательства, которые она могла придумать в сторону матери и охранника, который махнул ей свободной рукой на выход и сказал: проваливай, пацан, если не хочешь оказаться в - - (тут он сказал слово на межгалактическом, которого она не знала – наверное, туда отправляли тех, кто сделал что-то плохое).
Обидно было не потому, что ее выгнали, а потому же, что и всегда.
Все называли ее мальчиком, и не только потому, что ее волосы только-только начали отрастать после карантина.
Девочка не помнила, когда родилась и где – наверное, в колонии, она мало помнила детство до того, как они переехали. Но она знала, что где-то, и когда-то давно, когда она появилась у матери и отца на свет, должно быть, произошла ошибка, и ее определили к мальчишкам, где она была чужой, и дали чужое имя, которое кому-нибудь, возможно, и подошло бы, но у нее вызывало только зуд в затылке, будто от головной боли или вшей, которые были ее единственными друзьями во время долгих перелетов от одного пункта беженцев к другому.
Точнее она сказать не могла, и уж точно не знала, как исправить эту ошибку, будучи ребенком, который мало разговаривал и общался с другими людьми, ни дня своей жизни не ходил в школу и только учился межгалактическому языку (впоследствии она узнала, что первым межгалактическим словом, которая она услышала от того саларианца, было “маленький ублюдок”). Внешне она была такой же, как человеческие мальчишки – может быть, ее отличало от них только то, что она была чище их, потому что мылась каждый день, но в остальном они были совершенно одинаковыми. Люди не задумывались о таких вещах дважды, и переубедить их она бы не смогла, даже если бы захотела. Поэтому она только отвлекала их внимание, чтобы никто не хотел с ней общаться, и уж тем более задумываться о том, кто она, и чего хочет. Например, что ты здесь забыл, щенок? Ты воришка? Или, бестолочь, почему ты никогда не помогаешь матери? Ты же видишь, как она старается. Или – не хочу тебя видеть. Уходи. Ее второе имя. Уйти всегда было легче всего, тогда с ней вовсе никто не говорил и не обращал на нее внимание.
Но было одно исключение. Воспоминания о ней были смутными и размылись где-то среди темноты и шума сменяющих друг друга грузовых отсеков, фонарей в лицо и кричащих людей с ружьями и вспышек и того, как мать кидалась на них, а отец сажал ее к себе на плечи, и они куда-то бежали, прятались, и потом снова искали новый корабль, но осталось что-то, что она смогла пронести с собой сквозь бегство и сквозь карантин. Теперь, когда девочка оказалась свободна и осталась наедине с собой, звук теплого голоса, не найдя привычных препятствий, проник к ней в мысли.
Она не помнила, как звали женщину, помнила только то, что ее имя или ее фамилия начинались на Х или на Л – девочка называла ее для себя “ангел”. Женщина со светлыми волосами, не похожая на других женщин в колонии. Она спросила у нее, как ее зовут – по-настоящему спросила.
Отойдя от госпиталя на достаточное расстояние, чтобы ее никто не потревожил, девочка села в тихий темный уголок и закрыла глаза. Висок уже почти не болел, и она позволила себе представить ее. Образ ускользал от памяти, но она могла вспомнить детали. У нее были светлые вьющиеся волосы, которые немного не доходили ей до плеч (а у мамы, и почти у всех других женщин, и у нее самой, были темные волосы), и мягкий голос. От нее приятно пахло.
Она не помнила их разговор, не могла точно вспомнить того, где она видела ее и что та ей говорила, но это всегда можно было додумать. Она представила себе сцену, которую видела в госпитале по телевизору. Мать и дочь сидят на кухне и едят мороженое.
Живот немного свело от голода, и девочка обняла себя за талию, погружаясь дальше и дальше в фантазию, оставляя позади на поверхности мысли о том, что теперь нужно было придумать, где есть каждый день – раньше в клинике ей давали небольшой бутерброд во время маминого обеда, но теперь ей туда было нельзя.
Мороженое было клубничное и шипучее, и немного искрилось на конце длинной-длинной ложки. Девочка вынула из кармана куртки украденный из маминой клиники острый серебристый ножичек, и засунула его за щеку. Когда она попробовала мороженое, ощущение во рту было одновременно как от конфеты и газировки. Пальцы ее ног в ботиночках сжались от удовольствия.
- Как тебя зовут?
- Меня зовут Риша.
Это имя нравилось ей гораздо больше. Может быть она его где-то увидела, а может быть, придумала сама. Скорее всего, ей в этом помогла ее ангел. Имя не сожжешь в карантине, и в нем не могут запутаться вши. И никто его у нее не отнимет, если она им про него не скажет. Оно было только ее, надежно запертое в ее мыслях.
Имя было на большой пластиковой коробочке с мороженым, и у нее во рту, и во рту у ангела, которая повторяла его, улыбалась и говорила “приятно познакомиться”, и потом оно появилось на экране среди фейерверков, разноцветное, как в рекламе, и на плакатах на переулках, на мерцающих неоновых вывесках.
Риша Бейкер.
- Эй, чистюля. Есть кредиты? Если нет, отдашь ботинки.
Перед ней стояли двое человеческих мальчишек, и один из них ухмылялся, пиная ее в ногу. Риша медленно встала, вжимаясь спиной в стену и глядя на тех, кто заставил картинку рассеяться и уступить туманному красному свету улицы, и теперь закрывал ей путь, не оставляя отступления.
Вкус клубничной газировки на губах сменился привкусом железа. Она сделала выпад; ножичек оставил в воздухе легкий звенящий звук, как свист. У одного из мальчишек на лице сверкали влагой две яростные алые полоски.
- Я тебя убью.
Когда мальчишки убежали, Риша вытерла ножичек об штаны и засунула его обратно в куртку, оставила руки в карманах, глядя себе под ноги. Она почувствовала, что в горле, где несколько мгновений назад пузырилась клубничная сладость, теперь только стоит горький соленый ком и, справившись с прерывающимся дыханием, вытерла со щек слезы и вышла из переулка на улицу, где светились неоном вывески магазинов.
Нужно было найти что-нибудь поесть.